снимающего, судя по всему родственника, дрожала, он неровно держал сотовый, то и дело ставил его на попá и причитал: «Как же ты, моя племяшка, будешь дальше, кто о тебе позаботится на том свете?». Вдруг он замолкал. Потом на фистуле снова заводил: «Глупая-глупая, что ты наделала?». На запись попало мертвенно-зеленое лицо покойницы — ровесницы Софии — увидев его, она подумала, что так должно быть выглядят русалки с неестественно фиолетовыми губами. На лбу трупа был венчик с выведенными тушью образами Богородицы, Крестителя и, кажется, архангелов. Издалека они сливались в чужой язык — письмена смерти. Взахлип причитала мать покойницы, ее поддерживали под руки двое мужчин, пожилые женщины были спокойны, двигали провалившимися ртами, губы их были гусеницами и червями, что заведутся скоро в новом теле. Снимающий вздыхал: «Господи! Зачем и за что, господи?». Кто-то подозвал его, теперь на записи был пол из мраморной крошки, слышался невнятный разговор: «Ну что, что-нибудь отснял?». Что-то неразборчивое в ответ, сотовый потянулся вверх, на запись попали стеклоблоки, которыми была заложена одна из стен зала для прощания. София сняла наушник и отмотала вперед. Вдруг она вспомнила слова Абры: «Я знаю даже то, о чем ты думала, когда переписывалась со мной…». Мурашки прошли по спине, по верху головы закололо от испуга, подумалось, потянешь за волосы, и они с готовностью покинут голову, как дешевый парик.
Снова запричитал снимающий и прошептал: «Отец с братьями подняли ее гроб! Подняли!». Тишина вдруг водворилась, и среди этой тишины сотовый показал бессмысленное белое лицо матери, которая закричала: «Оставьте ее! Оставьте! Не выносите!». Кто-то заголосил с другой стороны зала, в запись попало грязное окно с разводами, за ним — решетка, неопределенное время года. Кажется, осень, судя по тому, что отец в куртке. Вдруг что-то дернулось. София не поверила своим глазам. В гробу что-то дернулось. Четверо носильщиков в недоумении стали задирать головы: «Что не так? Да не припадай ты!». И в то же мгновение в гробу кто-то поднялся, и венчик слетел с головы на плиточный пол. Зал разом охнул, подвернулось тело тучной женщины в черной шали с заплаканным лицом, грохнулось в обморок несколько тел. Вначале занялся шепот: «Она встала, Господи, она встала!». Затем мать изо всех сил закричала: «Доченька, это ты, доченька, скажи хоть слово!». Топот. Снимающий без конца повторял: «Это чудо, чудо, чудо!». На камеру лишь единожды попало чье-то растерянное, мертвенное лицо и очертания согбенной девочки, сидящей в гробу, который, едва не перевернув, поставили на табуретки восемь мужских дрожащих рук.
Софии стало не по себе: сначала от этих похорон, затем от припомненных слов Абры. Без десяти пять она написала ему и рассказала о том, как девочка встала из гроба.
— Встала? Ты видела это собственными глазами?
— Нет. Просто поднялась.
— Ты знаешь, как ее зовут?
— Нет.
— Поговорим завтра. Будем считать, что с первым заданием ты справилась.
София спала беспокойно, когда она проснулась, отец уже уехал на работу, пришлось идти до школы пешком. Утренние сиреневые фонари были как огромные цветы на заснеженном и залитом светом поле: сухой чертополох, выхолощенные стебли борщевика с человеческий рост. Лямки рюкзака натягивали в плечах, дубленка топорщилась, раскрываясь при ходьбе. Вспомнилось, как умершая бабушка каждый раз одергивала ее, когда она садилась на холодное сидение: «Ты что, без детей остаться хочешь, Софушка?». Была бы ее воля, она бы и летом заставляла ее надевать подштанники. Софушка. После ее смерти Софию так никто не называл. Снег растерянно хрустел под ногами, как будто с натяжкой терпел вес ее тела. Слишком много тяжелых мыслей было этой ночью, мыслей о телах.
В школу она опоздала, седой охранник, подняв глаза-туманности от столешницы, на которую ворохом были навалены газеты, недовольно шмыгнул носом, вослед ей сказал:
— Не попадись только завучу на глаза!
— Хорошо!
Но она попалась, постучав робко в дверь и войдя в класс.
— Извините, Анна Сергеевна.
В классе никто не хохотнул, София заметила, что, кроме завуча, сухопарой женщины с огненными волосами, здесь находились учитель химии — еще более высохшая и длинная, чем завуч, за глаза ее называли «Щепкой», и усатый учитель ОБЖ — крепкий мужчина по прозвищу «Гильза». Каждый раз, увидев его, София вспоминала беспомощный хохолок на его голове, когда в мае он показывал, как правильно надевать противогаз.
Завуч взглянула на нее, сдвинув очки ниже по переносице.
— Это София Рубина, — вступилась учительница.
— Опаздывать нехорошо, Рубина. Вообще все ваши беды происходит от отсутствия дисциплины, — голос ее скрипел, как старая деревенская колонка. Пока завуч ей выговаривала за опоздание, София села на первую парту рядом с Волобуевой, та подмигнула ей. — В школе вас могут пожалеть, но взрослая жизнь — она жестче. Может быть, вам кажется, что мы придираемся к вам, задираем, так сказать, планку. Но во взрослой жизни все будет еще хуже. Не потому ли современные родители так несчастны, что их расхолаживает школа, как вы считаете, Павел Степанович?
Усы задвигались, что-то промолвили. При начальстве Гильза обмякал, становился похожим на учителя труда у мальчиков.
— Мы, кажется, отвлеклись от темы сообщения.
— Ах да. Рубиной, значит, сами расскажете, что случилось, но без нагнетания, пожалуйста. И последнее, что я хотела сказать: вы не должны об этом упоминать в сети. Если мне кто-нибудь доложит, что кто-то из старшеклассников, как это называется? — рассеянно обратилась она к Гильзе, тот тихо ответил, — перепостил или, не дай бог, запостил всё то, о чем я вам говорила, то ему лучше сразу приготовиться к поиску новой школы. А вы знаете, что в городе, кроме лицея и нашей школы, больше приличных учебных заведений нет. Я не думаю, что родители с восторгом отнесутся к предложению платить лишние пять тысяч в месяц, чтобы их чадо училось в лицее. Вы меня поняли?
Все, как один, закивали.
— И, пожалуйста, без паники, дети уходят и из вполне благополучных семей. В любом случае школа здесь ни при чем.
Обнажила запястья, посмотрела на блестящие часы с любопытством, как сорока, и сказала:
— Нам пора. Простите за то, что помешали уроку.
Учитель химии расплылась в елейно-подобострастной улыбке. Уходя, завуч еще раз взглянула на Софию и опустила очки еще ниже.
Во время урока Волобуева шепнула ей, что пропал тот самый Руслан, палец которому сломал Сергей.
— Как так пропал?
— Ушел из дому и не вернулся, ты не заметила, что его уже как несколько дней нет на уроках? Сачкует, думаешь?
Зашикала учительница химии, во рту у нее, как в колбе, что-то заклокотало. Успокоившись, она встала под знак свинца и белым мелом вывела на темно-зеленой доске окончание уравнения. Ушел из дома и не вернулся. Быть
